Роман со скрипкой

«Санкт-Петербургские ведомости» 29 февраля 2008 год
Светлана РУХЛЯ

Знаменитый французский скрипач Пьер АМОЙАЛ, обладатель уникальной скрипки «Коханьский Страдивариус», принадлежавшей когда-то семье Николая II, выступил в нашем городе в рамках V международного фестиваля «Музыкальный Эрмитаж». Со скрипачом встретилась корреспондент Светлана РУХЛЯ.

– Господин Амойал, вы любите подчеркивать свои русские корни...

– Мой дед приехал в Париж в 1910 году, он был настолько беден, что чуть ли не на земле начал печь пирожки и кулебяки. Он стал настоящим «чемпионом» по их изготовлению и в конце жизни уже был владельцем нескольких гостиниц в Нормандии... Я чувствую себя очень близким русской цивилизации, русской душе, хотя и не говорю на русском языке.

– Вам было девять лет, когда вашу игру услышал Давид Ойстрах, вы даже получили предложение приехать к нему учиться. Почему же Москве вы предпочли Лос-Анджелес?

– Когда мне исполнилось 17 лет, я готовил чемоданы, чтобы отправиться в Москву. В это время мне позвонили и сообщили, что в Париже находится величайший скрипач – Яша Хейфец. Я предстал перед ним, и он попросил меня сыграть для него: я играл два часа. Неожиданно Хейфец сказал: «Ну ладно, удачи. До свидания». Я пришел домой и сказал своей матери: «Я не хочу ничего слышать о Хейфеце. Он великий скрипач, но он тиран. Он раздавил меня». Однако через несколько дней пришла телеграмма: «Жду вас в Лос-Анджелесе к 1 октября».

– И вы забыли об Ойстрахе...

– Я не находил себе места. Я закрылся в комнате и несколько часов слушал записи – то Ойстраха, то Хейфеца. Я понял, что Ойстрах – это чудо, но я совсем не понимал, что такое Яша Хейфец... И я поехал в Америку.

– Вы учились у Хейфеца шесть лет и были, кажется, единственным скрипачом, которого он так приблизил. Каким он был человеком?

– Это был человек с огромным чувством собственного эго, можно сказать, что он был настоящий монстр, чудовище с необыкновенным эгоцентризмом, но он становился сдержанным и возвышенным, если перед ним была партитура Моцарта или Бетховена.
Он был очень тяжелым преподавателем, требовал повседневной очень жесткой дисциплины. Но в отражении чувств он был еще более жесток.
Когда мы расставались, Хейфец взял с меня два обещания. Он сказал: «Когда ты будешь в Париже, ты никогда не пойдешь в ресторан «Максим». Как то, когда он играл концерт в Париже, он пригласил в этот ресторан очаровательную молодую женщину. Но оказалось, что, по правилам «Максима», мужчина не может войти в его стены без галстука-бабочки, и его не впустили. Он закричал: «Я – Яша Хейфец!», – и услышал ответ: «Вы можете быть хоть китайским императором, но в этот ресторан не войдете». Хейфец поклялся, что никто из его знакомых никогда не посетит «Максим»...
Рестораны совершенно не интересовали меня, и это обещание я выполнил без труда.

– А второе?

– «Ты никогда не будешь играть с Гербертом фон Караяном», – сказал мне Хейфец. Он был евреем, и многие члены его семьи пострадали от нацизма и погибли при ужасных обстоятельствах. Он никогда не выступал в Германии и не учил ни одного немецкого студента...
Мне в тот момент было 22 года, и предположение о том, что я буду играть с оркестром, которым дирижирует Караян, было сродни тому, что я полечу на Луну. Я пообещал, но через 10 лет получил приглашение от Берлинской филармонии. И что-то случилось со мной, какая-то блокировка... Я подумал: «Прошло 10 лет, и Хейфец, должно быть, забыл об этом, а может, он вообще пересмотрел свои взгляды»...

Я позвонил Хейфецу через некоторое время. «Господина Хейфеца сейчас нет», – ответила его секретарша. И так повторялось всякий раз, пока я не спросил, не существует ли какой-нибудь проблемы.
«Да, – подтвердила женщина, – вы играли с Караяном. Он никогда не простит вас».

– Не простил?

– Он умер три года спустя, так и не возобновив отношения со мной.

– В 2005 году во Франции вышла ваша книга «Из любви к Страдивари», в которой вы рассказываете о необычной судьбе вашей скрипки...

– Эта скрипка была сделана в 1717 году, она отличается той совершенной симметрией и мощным звучанием, что были характерны для поздних творений Страдивари.
В начале XX века у английского торговца скрипками по фамилии Хилл ее приобрел Николай II. Когда в России началась революция, царь подарил инструмент польскому скрипачу Павлу Коханьскому и взял с него обещание, что тот вывезет ее из полыхающей России. За границей Коханьскому было нелегко, со «Страдивари» пришлось расстаться. Он продал ее, как и обещал Николаю II, англичанину Хиллу. Около пятидесяти лет скрипка принадлежала богатому торговцу рыбой, который брал ее по субботам и возвращал на хранение Хиллу. После смерти владельца ее выставили на торги.

– Но как вы, совсем молодой скрипач, решились на такую покупку?

– Я никак не мог найти инструмент, который подходил бы мне. Я разозлил всех торговцев скрипками, но когда в моих руках оказался «Коханьский Страдивариус»... Меня все считали безумным (большинство скрипок, на которых играют знаменитые музыканты, принадлежит банкам и фондам), чтобы расплатиться за такую покупку, я влезал на долгие годы в финансовую кабалу. Но я никогда не пожалел об этом.

– Даже когда скрипка была у вас похищена? Расскажите, при каких обстоятельствах это произошло?

– Футляр со скрипкой вырвали из моих рук на пороге одного из итальянских отелей. Похититель оказался наркодилером, членом мафиозного клана. Через некоторое время он был убит. Поиски продлились пять лет и были столь сложны и запутаны, что напоминали захватывающий детектив. Это был период психологически очень для меня трудный, но я всегда верил, что найду свою скрипку, что невозможно умереть, не увидев ее снова.

– Возвращаясь к разговору о ваших русских корнях, кто из русских композиторов вам наиболее близок?

– Будучи скрипачом, я должен в первую очередь отметить Прокофьева, который написал много замечательных вещей и почтил своим вниманием и своей музыкой именно скрипачей...

– Вам довелось сыграть концерт Анри Дютийе, которого называют последним авангардистом, в присутствии автора, вы консультировались с ним, перед тем как выступить?

– Я живу поблизости от Дютийе, и он пригласил меня, чтобы мы вместе подумали, как изменить концовку концерта (посвященного великому скрипачу Исааку Стерну), чтобы она стала более виртуозной и блестящей. Но совместно со Стерном мы убедили его, что менять ничего не следует... Дютийе – замечательный композитор нашего времени, у него необыкновенное видение музыки и цвета. Он очень скромный человек и очень тщательно относится ко всему, что пишет, поэтому написал не очень много музыки.

– Слышала, что вы участвуете в жюри международных конкурсов, хотя относитесь к конкурсам крайне отрицательно.

– (Смеется.) Я участвую в этих конкурсах, чтобы их... разрушить. Я убежден, что конкурс – яд, но надо быть там, где этот яд распространяется, чтобы ограничить его распространение. (Смеется.) Если говорить математическим языком, то конкурсы задуманы для того, чтобы вогнать музыку и исполнительское мастерство в некие рамки. Но музыка – это не спорт. И я соглашаюсь сидеть в жюри именно для того, чтобы защитить тех, кто не ограничивается совершенством техники, кто хочет выразить себя и стать единственным в своем роде.

– А как вы относитесь к музыкантам, подобным Ванессе Мэй? Некоторые российские музыканты относятся к подобным интерпретациям крайне отрицательно.

– Явного негатива у меня нет. Скрипка не принадлежит только строго классическому искусству. Ванесса Мэй – прелестная молодая женщина, и, если кому-то нравится слушать ее интерпретации, я не вижу в этом ничего плохого.

– Вы утверждаете, что Золотой век классической музыки прошел. Есть ли надежда на его возрождение?

– Что-то должно обновляться, нужны новые веяния, новые направления. И если подъем начнется, мне кажется, что начнется он именно с России.