«Мой голос никогда не устает»

«Санкт-Петербургские ведомости» 22 февраля 2008 год
Светлана РУХЛЯ

В Петербурге прошел концерт, посвященный 25-летию творческой деятельности Евгении Смольяниновой. Миниатюры Александра Вертинского, романсы, духовные и народные песни зачаровывали слушателя и манили в мир, где царствует человеческий голос, напрочь лишенный фальши и напряжения. Когда хронометраж второго отделения превысил все мыслимые нормы, вспомнились рассказы современников об Анастасии Вяльцевой. «Несравненная» бисировала такое количество произведений, что получался дополнительный концерт... С Евгенией СМОЛЬЯНИНОВОЙ встретилась корреспондент Светлана РУХЛЯ.

– Евгения Валерьевна, создается впечатление, что вы владеете какой-то фантастической системой дыхания. На протяжении такого длительного концерта я не услышала у вас ни одной натянутой ноты.

– Мой голос никогда не устает. Устать могу я, потому что каждая песня требует больших внутренних сил. А «отпеться» всегда нужно до конца, в той мере, в которой умеешь это делать. Это как в цирке – все должно быть без обмана, и если ты свое «сальто» хоть один раз не сделаешь, можешь не сделать его и в другой раз.

Есть шутка: чтобы звук был хорошим, необходимо, чтобы главный резонатор (голова) был пустым. На самом деле хорошее пение – это как раз «мозги».

– Училище вы закончили как пианистка...

– А петь меня научили народные исполнители. Я просто сидела напротив и смотрела, как они пели. Я ничего не копировала, смотрела – и все. Меня поразила система управления «полетом» голоса, кажется, что все легко: человек просто сидит, просто открывает рот, в действительности же он полностью управляет этим феноменальным движением звука, каждую секунду. Как будто бы с помощью невидимого штурвала. Но при этом еще остается место для чуда, есть некое пространство, и этот правильно звучащий и летящий голос иногда позволяет себе неожиданное собственное движение. Как воздушный змей вдруг, на мгновение, делает что-то непредсказуемое. Это радость для певца...

Глупый исполнитель слышен сразу. Глупое пение раздражает. Ведь в конечном итоге пение – это слово, донесенное особым образом в красоте и гармонии, а когда слово не доносится с гармонией, звук не доносится с гармонией, пение бывает ужасно банальным. Субъективно меня из того, что делает человек, ничто не может так раздражать, как плохое пение.

– В 2006 году Россия отмечала 125-летие со дня рождения знаменитой исполнительницы народных песен Ольги Ковалевой. Первые шаги Ковалева сделала в Петербурге на оперных курсах Прянишникова. Пробовала себя в опере Вяльцева, мечтала учиться в консерватории Изабелла Юрьева. Тянуло ли к опере вас?

– Таких мыслей не было, но у меня очень высокий голос с природной постановкой, и оперные арии давались мне легко. Моя мама очень любила «Снегурочку» Римского-Корсакова, и я пела для нее по слуху Ариозо Снегурочки и Сцену таянья. В какой-то момент я очень увлекалась музыкой Грига к драме Ибсена «Пер Гюнт»: пела Колыбельную Сольвейг, меня влекло такое вот лирико-трагическое направление, но потом это совершенно ушло. Опера – искусство условное и очень сильно «замаскированное». Возвращаясь к Ольге Ковалевой, могу сказать, она – большая певица, но у меня свое представление об исполнении народной песни.

– Наверное, это представление связано с выдающейся фольклорной певицей Ольгой Сергеевой, которую вы считаете своим педагогом?

– Ольга Федосеевна была великой певицей. У нее был феноменальный голос, феноменальная трель. Но великое часто остается тайной для мира. Еще одно дорогое мне имя – Аграфена Глинкина.
Из «классических» певиц моя любимая – Надежда Андреевна Обухова. Ее пение поразило меня своей абсолютной религиозностью. Когда Обухова «остается одна», когда вокруг нее нет оперного сюжета, открывается ее собственный мир, и мир этот – настоящее чудо. Я вообще считаю, что, для того чтобы выходить на сцену и петь, женщина должна быть добродетельной. Певица – это харизма, и вся жизнь должна на этом строиться... Вот приезжаешь рано утром на гастроли – в поезде, например, я уснуть не могу, – а вечером уже концерт. И нужно хорошо выспаться, чтобы хорошо выглядеть, а для женщины это очень важно, нельзя переедать...

К сожалению, управлять всегда и всем невозможно. Случается, водитель мчится, как бешеный, и всю дорогу испытываешь страх, ведь я сама – водитель. И думаешь: «Ну, на все воля Божья, а я просто должна делать то, что мне должно». И это тоже «лишняя» причина, чтобы быть добродетельной...

– Не могу не спросить вас о трагедии Надежды Плевицкой. Ее обвиняют в сознательном пособничестве мужу, генералу Скобелеву, в похищении по «заказу» НКВД генерала Миллера... И звучат порой утверждения, что не такой уж и великой исполнительницей была эта «вульгарная крестьянка».

– Но вы же ее слышали... А что до мнений, то мне кажется, мнение одного Рахманинова перевесит все остальные. Меня не смущают эти разговоры: «Что вы все с ней носитесь, не так уж она была и хороша», да, при Дворе, скажем, больше благоволили Вяльцевой... А трагический финал ее жизни... Меня поразили ее последние фотографии: очень уставшая, очень одинокая русская женщина. Была ли она сознательной пособницей в похищении, виновата – не виновата... Лично для меня это не имеет никакого значения. Певец – это человек, который служит публике. И Плевицкая могла не вполне понимать, что происходит вокруг. Самое страшное, на мой взгляд, то, что ее предал муж, которого она очень-очень любила. Помните воспоминания тюремной надзирательницы, как Надежда Васильевна любовалась маргаритками во время прогулок в тюремном дворике, как жалела, что нельзя взять их с собой в камеру? Неужели нужно что-то еще? И вообще не в русской традиции осуждать заключенного. Русским людям свойственно понимать, что человек может оступиться, упасть и покаяться. Нет грехов непрощенных, есть – нераскаянные. А человек может измениться в одну минуту... Нам Плевицкая оставила свой голос и школу пения.

– Можно, на ваш взгляд, повторить Плевицкую или, например, Сергееву?

– Душу повторить невозможно и степень открытости артиста. Слушателя ведь захватывает искренность певца, и она ему передается. И мастерство передается не копированием, хотя и надо «прожить» своей гортанью гортань другого человека. Традиция складывается из повторов, но канва должна пройти через всю твою личность и что-то обрести. Когда же человек поет, он весь как на ладони. Должно быть слышно душу везде.